Парочка. Парень - явно спортсмен и девушка. Явно не спортсменка, сидели на асфальте на бульваре. Около них стояли два кеда, наполненных сторублевыми бумажками. Парочка предлагала прохожим
-Берите! сколько Сможете! Не стесняйтесь! Дела хорошо идут! - прохожие испуганно шарахались. Я некоторое время стоял смотрел- никто ни взял ни бумажки, но многие смеялись. Я тоже. Когда понял что меня просят взять деньги из кеда, а не положить.
2.
Дед. Среднего роста. Лет шестидесяти, но крепкий и загорелый. Ехал уже в пустом метро( дело около часа ночи было) в плеере. Так какой-то жесткий бит у него шел. Дед сидел с закрытыми глазами напротив и чуть наискосок от меня. Но даже через шум поезда было слышно,как что-то там у него -буб-буб-бум-бум... деду было хорошоооооо. Он отбивал ритм руками и ногами. А потом так его заштырило- вскочил и стал танцевать. С закрытыми же глазами. В проходе. Да так лихо... Да с таким счастливым лицом... Свидетели - а это в основном студенческого вида молодежь подоставали телефоны и стали снимать. Очень всем стало весело. А дед плясал.. я вышел- он так и поехал в туннель...
3.
Около моего дома. В здание странного театра "психологической драмы"..есть клуб знакомств Инкогнито. Вокруг него просто косяки всяких примечательных личностей. Они под утро расползаются по магазинам и окрестным лавочкам. Во дворах сидят.НА детской площадке. На автобусных остановках. Парочки. Мужчины и женщины. Ждут метро. Сидят и о чем-то разговаривают, разговаривают.
Только лет всем за 40. Любви хотят. Часто трезвые. Женщины - такие, одеваются явно "красиво". Чтобы прическа. Чтобы каблук.Чтобы ох.
В поисках семьи. Не приключений. Мужчины трезвые. То есть есть и трезвые. В новых рубашках, заправленных в джинсы.
Такие сиротливые парочки взрослых небогатых и некрасивых людей. С очень какими-то трогательными лицами. Может- нашлось. Может - повезло.
4.
если зайти в книжный магазин "Москва" перед закрытием - это уже после полуночи, и пройтись по нему то во всех углах можно обнаружить этих... они еще в городских библиотеках есть. Мужчин , сидящих на полу, стульях, полках, с книжками в руках. У них плохая обувь, грязная одежда, и гебефренические лица. Они читают. Проговаривают чего-то, улыбаются, либо качают головой. Придурки -книгофилы. С болезненной зависимостью от придуманных миров книг. От молодых до пожилых. Но совсем пожилых нет. - видимо упекают со временем в учреждения. Женщин тоже нет. Я видел только парочку за несколько лет. Они как правило буйные.
В книжном тихих придурков не гоняют. Они уходят из магазина ровно в момент закрытия. С сожалением закрывая книгу.
Выходят на Тверскую.. а там жизнь вскипает и перемешивает всех со всеми.
5.
Умер Кисунько. www.vgik.info/today/news/detail.php
Мы все приветы друг другу передавали. И я так к нему и не зашел.
Это один из лучших мастеров ВГИКА и Консерватории.
Редкий дядька был. Ох, редкий. Он так мягко, так иронично, так тепло говорил о своем предмете, что хотелось понимать. Даже мне - сильно занятому работой дальтонику. Он за несколько минут умел человека приподнять до уровня, который дебилу студенту был неведом. Вдруг хотелось начать думать о вопросах, которые и в спокойные время-то не всем даются, а уж в голодные...
Он усмехнулся, - ну что, говорит, Андрей. Я могу поставить вам зачет прямо сейчас. Вы же так ловко и так давно спекулируете на своем дальтонизме, что мне тут ничего как педагогу не светит. Но все же я бы просил Вас сделать сравнительный анализ. Мне было интересно. Решение Ваше, Андрей.
Он предложил Матисса и Климта.
Это, чтобы было понятно, все равно что если бы я, бывший кинолог, попросил вас сравнить, к примеру кобеля Клинтона с сукой Путина, по тем редким официальным кадрам, что появлялись. С указанием типа отношений между животным и владельцем. Вот какой уровень сложности задачи и ее понимания. Мозги кипят.
Ха! Без зазрения совести я спал на декабрьских вечерах в Пушкинском музее, куда был зван зам директором этого прекрасного заведения, но я бы хотел посмотреть на того человека, который бы после слов Кисунько сказал - "поставьте мне зачет и пойду я."
Ох.. тяжело дался мне это зачет. Он не хотел писаться вовсе. Никак. И вот дошло до нелюбимой и редкой ситуации последней ночи. Можно не писать, но ведь Кисунько на слабо поймал. Как это, ну вот я приду и скажу- ну не смогла, мол?
Он носил этот мой зачет с собой еще по крйней мере несколько лет. И когда студенты ( в основном консы) начинали жаловаться на обьективные сложности, уговаривая доброго Кисунько простить им и поставить автомат ( он мне сам это рассказывал) - то профессор доставал листочки, аккуратно положенные в прозрачные файлы, чтоб не терлись и либо читал его вслух, либо просто давал посмотреть.
Вот он
Климт и Матисс
Сколько не закуривай, листая страницы, сколько не разглядывай то одного, то другого, читая пояснительные тексты, мысли все равно перебиваются простым – одеть наушники с … ну не знаю, Рамштайном, и налить, ну.., наверно, джина с тоником. Иными словами, никакой решительности внутри, никакой оценки. Никакой позиции, которую можно было бы предъявить на зачете и которую можно было бы защищать. Можно, конечно, хитро скомпилировать, из этих самых текстов, что вот, мол, у одного цвет, у другого цвет, у одного линия, у другого линия, у одного цветотень… но. А написать надо не меньше чем две страницы.
В наушниках Рамштайн и Ich will. Значит страсть. Джин с пузырьками тоника. Значит страсть яростная, когда кусают чужие губы до крови. Пусть так…
Позиция:
Матисс, увлеченный познанием оцвещенности, относившийся, к ней похоже, как к некоему божеству, прикосновением кисти, старавшийся коснуться бесконечно великого ЕГО если и был страстен, то страстью вовсе не рвущейся с треском. Не безудержной, не взрывной, без оскалов, синяков, похоти и капающей слюны. Я искал. Может плохо, конечно, искал, но в его человеческих телах нет запаха. Ни омерзения, ни похоти, ни че го (может для меня –дальтоника). Он перетекает в жесткую, подчеркнуто символическую линию, раздражая конечностью этих границ линий. Он спокоен, медитативен. Экологичен. Я не вижу тут японцев, но чувствую их эманацию, наследившую в европейской живописи конца позапрошлого и начала прошлого и вьевшуюся в глаза художника отстраненность оценки. Он сознательно удаляется от близости. Рубленным, неровного оттенка фоном, символично и оттого в данной манере стойко обозначенной трехмерностью. Его позиция чуть сбоку, чуть в стороне, он не касается, а прикасается… Он констатирует – так есть!
Констатация Климта – я есть это. Я есть этот крутящийся хаос. Смотрите - жрите, кусайте, истекайте, рвите, потому что так есть. Потому что сворачивается в напряжение спирали и уходит из нее разрывом.
Композиция восходящая слева направо вверх, и в том и другом случае уничтожающая статику, особенно опасную в случае Матисса, у Климта приобретающая необходимое ему кручение рисунка, очевидно для иллюстрации сна, как скрытого желания, на чем, впрочем, все позапрошлые австронемцы были так негибко зациклены.
Интерпретация:
Трогательные и какие-то нелепые белые пятна птиц, ощущение легкости вздоха, запах мокрой травы и вкус жизни у Климта. Мимолетность обеспечивается отсутствием каких-либо четко вырисованных подробностей, самим форматом картины – неправильных пропорций вертикалью, только просвечивающим в левом углу свежего оттенка небом – Климт легок без глупости, изящен приятным расфокусом. Оттенки теней будто не важны. У Климта они – инструмент. У Маттиса в «Люксембургском саде» тени – ключевой инструмент передачи чувства сада, природы жаркого солнца.
Он также не детализирует, но его взгляд иной. Резкая контрастность яркого дня, четкие границы линий и цвета деревьев, практическое отсутствие плавных переходов – Матисс пользуется только цветом, и внезапно оказывается гораздо более подробен. Как подробен и сам солнечный день в противоположность к чистому ощущению Климта от прошедшего дождя. Одного интересует прошедший дождь, другого – само существование солнца. Деревья и плоскость аллеи второго – трансформация природы, в отличие от ее фрагмента у первого. Матисса переводит все то, что видит, в цвет. Климт, все что видит, переводит в ощущение. Запаха, влажности, и улыбки.
Эти, достаточно нетипичные для обоих художников картины, написанные в одинаковом жанре пейзажа, хорошо иллюстрируют разницу художественной интерпретации Матисса и Климта. Изображают одно и тоже. Видят - разное.
Это чудное для меня самого «открытие» позволит перейти к казалось бы, невозможному еще тремя часами ранее, сравнению - сравнению портретов:
Вот странное дело, мешает мне один вопрос: Считал бы Рафаэль Матисса художником? Нет? - А если бы увидел саму мадам Делекторскую?
Несомненно, что при всей геометричности, при всем, вроде бы художественном «примитивизме» в портрете нет авторской позы. Есть авторская позиция. И линия и цвет и двухмерность и углы служат цели именно написания портрета женщины. Молодой, образованной, начитанной, не знаю, может, равноправной –женщины 20 века. Может они такие и есть? То есть были в двадцатом. Может Рафаэлевские бабы и не были такими? А точнее – не было в тех женщинах Этого. Как бы тогда зрелый, с уже сформированными вкусами, Матисс, их нарисовал?
А между тем блик в затененной части прически присутствует- как и должно быть при подобном ракурсе, также более четки линии освещенной части лица – все есть. И нет никакого кажущегося примитивизма. Никакой художественной наивности. Есть вдумчивая работа все с теми же тенями, цветом и позицией.
Климт, с его именно ремесленными ( в хорошем смысле) возможностями настолько разный, что по-настоящему сложно выбрать какой-либо портрет для иллюстрации разницы и разности его и Матисса. Как художник, он невероятно разнообразен по избираемой технике. Но каждый его женский портрет – это портрет женственности, эротизма и чувства. Техника для Климта – не самоцель выразительности, а лишь средство. В портретах он рисует не женщин «вообще» и не обьект в частном случае женщины, как Матисс. Он рисует женское, тщательно работая над позой, деталью и наиболее ценным для Климта предметом – ощущением. В портретах, часто сделанных на заказ, то есть в случаях когда рисуемому обьекту может не понравится безудержность климтовского сексизма, его эротизм трансформируется в шелест платья – женского платья со всеми этими сложными тканями, вставками, врезками, кружевами, оборками, формами, корсетами и так далее.
Манифест
Некоторые художники умудряются оставить после себя своими работами своеобразный манифест. Для современников именно этот манифест считается главным открытием их творчества, а для потомков, смотрящих издалека, он виден уже не так очевидно, поскольку тысячи последователей, их которых бывает до пары сотен талантливых, делают это открытие ординарным. Привычным. Потомки с одной стороны лишены потрясения новизны взглядов художника, но с другой стороны они могут сравнивать казалось бы несопоставимое. Ван Гога с Донателло, Родена с Айвазовским, Баха с Гершвиным и так далее. Но в самой возможности сравнения есть некая опасность уравнивания, или наоборот, неравности одного художника перед другим. Иногда сравнение, ни в коем случае не есть Хуже или Лучше. Матисс с Климтом, несмотря на историческую одновременность разнесены в искусстве. С тем же, примерно успехом можно сравнивать Матисса, например, с Шостаковичем, а Климта с Иегуди Менухиным или Рамштайном. Найдется примерно столько же общего и столько же разного. Очевидно потому, что оба оставили после себя в искусстве тот самый манифест. Как взгляд – или как позиция. Хотелось сказать неповторимый взгляд, но, думаю, нет. Повторяемый. Используемый. Как сейчас, так, очевидно и в будущем. Манифест повторяемый последователями, из которых пара сотен оказались талантливыми.
Иллюстрации:
«Невеста» « После дождя» «Дама в черной шляпе», «Серебрянные рыбы» - Г.Климт
«Красные рыбы», «Портрет Делекторской» «Люксембургский сад» «***» - А.Матисс
Расходный материал: Диск Рамштайн, 3 банки джина с тоником, полпачки сигарет Давидофф, одна ночь.
2001
Светлая память.
PS
Я и не знал что он был сыном Григория Кисунько... основателя по сути, российской ПРО... вот ведь как..
